Валькирия [= Тот, кого я всегда жду ] - Мария Семенова

– Бренн, – позвал мой наставник. Вождь впервые неповернулся к слепому и ничего не ответил.

Ярун наконец выпрямился и повторил с отчаянным мужеством:

– Люблю её!

– Иди отсюда, – сказал Мстивой по-прежнему тихо,но у меня чуть не иней встал на спине.

Мой побратим шагнул мимо него, туда, где, закрыв рукамилицо, на сырой земле сидела Велета. Глухой, страшный голос настиг его:

– Я сказал, иди отсюда…

Ярун качнулся, как стреноженный. Спотыкаясь, незряче пошёлкуда-то сквозь набрякшие росою кусты. С соседней поляны по-прежнему долеталивесёлые шутки, топот и смех. Они там не видели и не слышали ничего.

Ошеломлённая горем Велета не воспротивилась, когда я обнялаеё, поставила на ноги и повела домой. Озноб колотил её с макушки до пят. Лучшебы плакала, думала я, слезами душа облегчается. Эта мысль крутилась во мне всёто время, пока мы шли. Меня, видно, тоже пришибло немилостиво – ничего неявлялось больше на ум, знай бежало внутри, ловило собственный хвост.

…а если пристально разобраться, во всём виноват был воевода.Ишь вырастил тонкокожую – слова спьяну не молви. Не обижали её, вот она и невыучилась прощать.

На другой день ничего не случилось. И на следующий. И ещёчерез день. Велета всхлипывала ночами, но стоило мне шелохнуться – тотчасзатаивалась. У меня горела душа спорить с нею, оправдывать побратима; один разя даже начала какие-то речи… Велета не оборвала меня, просто смотрела с такоймукой в глазах, что рот мой закрылся и больше уже открыться не мог.

По вечерам она спокойно сходила в гридницу есть. Такрассудила, должно быть, – не дело сестре воеводы прилюдно скорбеть из-закакого-то глупого кметя. Зато Славомира душила лютая ярость, он даже её неочень скрывал. Наверное, думала я, это всё оттого, что Ярун носил копьё не закем-нибудь, а за ним. Вот он и кипел. Мужи в большинстве сочувствовали Яруну. Авождь сидел такой же невозмутимый, как и всегда.

Ярун не обращал внимания ни на кого. Больными глазамисмотрел на Велету, копил в себе мужество, порывался что-то сказать. Онапроходила, как мимо порожнего места.

В те дни мы были с ней почти неразлучны. Как-то под вечер мыуплыли вдвоём на лодке и сели на берегу, развели костерок от комаров и занялисьрукоделием: Велета сновала иглой, расшивая новые рукавицы, а я поворачивалакленовую чурочку, резала ложку взамен треснувшей.

Я издалека увидела шедшего к нам воеводу… За воеводой шагалпринаряженный Блуд, а за Блудом – мой побратим. Когда подошли, я подняласьперед вождём, как подобало. Велета осталась сидеть. Даже не подняла головы.Только остановилась рука с тонкой иглой…

– Сестрёнка, – сказал вождь по-галатски и протянулруки к нашему костерку, хотя было вовсе не холодно. – Веришь ли, тутчестный гость бает, будто есть у меня золотое колечко… а у него – серебрянаясваечка…

У меня во рту высохло и волосы, кажется, шевельнулись привиде подобного сватовства!.. Ужас выдумать – чтобы брат да названую сестру!..Воевода и сам прекрасно всё понимал. Замолк, не стал договаривать. Тут ясмекнула, почему с ними был Блуд. Наверняка звали Славомира, но Славомиротказался и ещё всяких ласковых слов добавил к отказу.

– Кому бы вздумалось, братец? – едва слышновыговорила Велета. – Уж ты вразуми меня, недомысленную…

Варяг ответил:

– Да ты его, может, в гриднице видела мельком.Голубоглазый такой, Яруном зовут.

На бедного побратима жаль было смотреть, так он за эти дниосунулся и почернел. Неудивительно, что разжалобил даже Мстивоя. Велета сидела,крепко зажмурившись, лишь на ресницах дрожали жгучие слёзы.

– Твоя воля, братец милый…

Ярун шагнул, воскресая: унести на руках, зацеловать досмерти, всю рыбу в море переловить для свадебного веселия… Воевода продолжалнеумолимо:

– Сама что скажешь? Знаешь ведь, неволить не буду…

Велета наклонила голову ещё ниже и прошептала:

– Одну ласку видела я от тебя, братец любимый… Чёрнойдевкой буду тебе, у порога спать лягу… только не отдавай…

Вождь повернулся к Яруну и чуть развёл руками, мол, сделалчто мог, не обессудь. Блуд в сердцах стукнул себя кулаком по бедру. Он тожехотел, чтобы они поладили.

Ярун, раненный насмерть, толкнул Блуда с дороги… Воевода преградилему путь, вытянул руку. Яруну туго давалась чужая галатская молвь, но отчаяниепомогло.

– Рит герейс… велор… лубийяс, – простонал он,давясь тоскою и горем. – Я люблю тебя! И хочу, чтобы ты любила!..

Велета ничего не ответила, не подняла головы. Тихая,маленькая, неподвижная. Лицо вождя на миг напряглось, но он промолчал. Он редкооткрывал рот, если мог обойтись. Я слышала об одном хорошем старом народе: уних кивок головой больше значил для чести мужей, чем самая ужасная клятва.

Ярун застонал и побрёл прочь по берегу, спотыкаясь. Ловкийохотник, умевший пройти по жёрдочке над кипящим порогом. Вождь проводил еговзглядом.

Потом они с Блудом ушли, а мы остались.

Следующие несколько дней Ярун ходил за воеводой как хвост.Он не пытался с ним заговаривать – молчал целыми сутками. Просто цеплялся,словно попавший в болото. Увязался с вождём, когда тот отправился на мхипотешиться с соколом, погонять пернатую дичь.

Там, в болоте, тянулись извилистые протоки, падавшие в рекуСувяр. В чёрной воде лежали кувшинки и белые лилии; с наступлением лета я частонаведывалась к ним на лодке, подаренной Славомиром. Возила Велету, пугала её,показывая пустые кабаньи лёжки по берегам. Последнее время я плавала здесьодна, Велете запретил брат. И вот почему. Старейшина Третьяк приходил вкрепость жаловаться на лютого вепря, портившего огороды. У вепря, сказывали,был приметный шрам на плече; смелые сыновья Третьяка хотели добыть зверя дасами еле спаслись. Пошли по щетину и собственных бород едва не лишились.Третьяк говорил, вепрь наверняка был не простой. Обычным охотникам не помогуте. Разве воинам, которых пристальней берегут могучие Боги…

Когда он ушёл, Плотица хмыкнул в усы: ишь хитрец. Не желаетсвоих детей бросать на клыки. Хочет, мы чтоб!.. Мстивой смеяться не стал ивелел парням запастись кабаньими копьями с перекладинками на втулках.

Все знают, зачем потребна та перекладинка. Вепрь, ощутившийостриё, способен рваться вперёд, всё глубже всаживая копьё себе в тело, чтобывсё-таки достать охотника и запороть кривыми клыками. Иные воины перед смертьютоже так поступают, и об этом последнем ударе потом долго рассказывают.

Воевода не собирался нарочно искать кабана, но не зря был сним Ярун, а с Яруном – верная лайка. Варяг не успел не то что пустить сокола внебо – даже высмотреть дичь. Куцый загавкал и исчез в камышах, и почти сразутам затрещало, зачавкало… и ринулось бурое чудище, горбатой спиной мало не догруди стоящему человеку! Я потом его видела и нашла, что это был вождь всехвепрей на три дня пути кругом. Он и напал не абы на кого, выбрал достойногопротивника – другого вождя. А тот, нёсший кречета, мог только выхватить нож.